На ржавой кровати, изготовленной на фабрике имени Г.Г.Прокруста, ворочалась и скрипела загипсованная Лизочка. Короткое ложе располагалось в психиатрической лечебнице, но уже имени товарища Альцгеймера, где тихо помешанная поэтесса восторженно-туповатого типа явила миру помятое, чуть горбоносое лицо, усиленную плюшевым лифчиком грудь и замурованную в гипс по ягодицы ногу. Остальную требуху, отверстия и подмышки она тоже явила, но они оставили мир равнодушным.

Я лежал на соседней кровати и предавался размышлениям. Лиз-очь-ка – какое дрочибельное в своей вербальной похабности имя! В отличие от строгой и напыщенно-неприступной Елизаветы. Мысленно я её уже переименовал в Отлизочку и отодрал во все места, включая локтевой и тазобедренный суставчики. И даже представил, как намотаю на кулак её рыжую гриву и выдавлю два передних зуба хуем. А она, едва вылупив серые в глазных яблоках зрачки, попросила называть её Александрой. Ах, как неожиданно порой рушатся самые радужные мечты и надежды! Ведь «ебать Александру» – это уже совсем не то, что «ебать Отлизочку», даже звучит с неким пидорским диссонансом, в отличие от радостного «въебать Александру», правда, уже в дательном падеже и смысле.

Сразу после её пробуждения, меня окутало невыносимое обаяние поэзии. Александра Леопольдовна Шмаль сочиняла стихи в эпатажном стиле влюбленной выхухоли. Яркие эпитеты и метафоры, будто перемешанные блендером, причудливо сочетались в сплошной поэтический пиздец. Там было всё: рубиновая ложь перламутровой пены и ультрамариновая слюда любовной амальгамы, тополиный яд в молочно-яхонтовой тишине и река Голгофа в раковине снов, нектарно-сладкие пчёлы медоносов и граненые бабочки на фиалках сапфиров откровенья. Но если из всего словесного фарша первого вирша под названием «Кружевная месть» вылепить хоть одну котлетку смыла, то получиться примерно так: «Когда ты бьёшь меня прямой ногой по грыже, Твои глаза горят, как фары, мне в лицо. Недельной давности трусы с себя стяну бесстыже, За плинтус спрячу маленькое западло – заподлицо».

В переводе с ебанутого на русский следующая десятиминутная эротически-мифическая поэма «Как ранит Прометей зайчиху» уместилась бы в четыре строчки: «Весною расцветает нежный вереск. Догнал меня крылатый Прометей. Восстану я из пепла птицей Пенис, Грызну его изящный орхидей».
В промежутках между декламациями Александра Леопольдовна жаловалась, что у неё «чешется гипс». Она мучительно вздыхала и обещала отдать неведомому принцу-чесальцу свое единственное сокровище – давно небритую пизду или, в крайнем случае, отсосать. Этими провокационными заявлениями поэтесса всколыхнула хуй общественности. Общественность в моем лице возбудилась и приступила к действию. Я тихо вышел «на коридор» и спиздил со стола небольшую металлическую линейку. Аккуратно расковыряв дырку в гипсе, сунул в щель пронумерованную чесалку и подарил бедной девушке минуту счастья. После чего, предупредительно спрятал линейку и потребовал расчета.
Но тут вспомнил, что с конца-то у меня капает, и это нихуя не эстонский оргазм с недельным опозданием. При наличие отсутствия резины, получение заслуженной награды откладывалось. Ведь ничто человеческое мне не чуждо: абасрать – да, заразить – нет. Это как-то не этично.

В поисках гандона я пребывал недолго. Это ж не капитан Грант. Поймал момент, когда молодящаяся медсестра бальзаковского возраста съебнет по своим делам, и пробил её сумочку. «Эврика, блять! – воскликнул про себя. – Целая пачка с пупырышками. Ты смотри, старая пердя, а ведь тоже тварь Божия и ибацца хочет».

• 
• 
•